Сегодняшняя Европа – это «старая Европа» 1920-х годов, до смерти напуганная ужасами Первой мировой войны, проникнувшаяся ненавистью к самой себе и чувством вины, ненавидящая империализм и войну, стремящаяся любой ценой избежать ее и ради этого готовая пойти на умиротворение любого тоталитарного агрессора, что и проявляется в ее нежелании воевать с Саддамом Хуссейном.
Ведущие французские политики сделали на прошлой неделе весьма примечательные капитулянтские заявления.
Отвергая любые военные действия США против Ирака, президент Жак Ширак сказал, что «Война – это всегда признание поражения, и это всегда - наихудшее из решений. И поэтому необходимо сделать все, чтобы избежать ее». Министр иностранных дел Доминик де Виллепин выразил ту же мысль еще более категорически: «Ничто не оправдывает намерения прибегнуть к военным действиям». Лицо германского канцлера, слушавшего эти заявления, излучало полное одобрение.
В ответ на эти заявления министр обороны США Дональд Рамсфельд решительно отверг позицию Франции и Германии как проявление синдрома «старой Европы». «Нью Йорк Пост» заклеймила их как «Ось отступников». Карикатурист Тони Оут назвал их «Осью раздражения».
Еще лучшим именем было бы «Ось умиротворения». Термин «умиротворение» может звучать как оскобление, но, на самом деле, это серьезная политика, имеющая долгую историю и неувядающую привлекательность, в полной мере проявляющуюся в сегодняшних обстоятельствах.
Историк из Йельского университета Пол Кеннеди определяет умиротворение как способ решения споров «путем признания наличия недовольства и устранения его причин в ходе разумных переговоров и компромиссов, избежав, таким образом, вооруженного конфликта, который потребовал бы больших расходов и был бы, скорее всего, кровавым и очень опасным».
Британская империя очень часто прибегала к политике умиротворения, начиная с 1860-х годов, и получала при этом неплохие результаты, избегая дорогостоящих колониальных конфликтов и сохраняя международное статус-кво. Другие европейские государства также применяли эту политику, хотя и в меньшей степени.
Затем пришел 1914 год, когда в припадке какой-то горячки почти вся Европа отказалась от политики умиротворения и бросилась, очертя голову, в пекло Первой мировой войны, проявляя при этом, по словам историка из Йельского университета Питера Гая, «рвение на грани религиозного экстаза». Прошло сто лет с тех пор, как континент испытывал ужасы войны, и память о них испарилась. Хуже того, мыслители вроде германского философа Фридриха Ницше проповедовали теории, прославляющие войну.
Четыре года (1914-1918) ада, особенно в окопах северной Франции, породили впоследствии огромное чувство вины в связи с проявлениями энтузиазма 1914 года. Возникло новое общее мнение – никогда больше европейцы не будут рваться в бой.
Умиротворение выглядело лучшей политикой, чем когда бы-то ни было. И поэтому, когда в 1930-х годах появился Гитлер с его угрозами, британские и французские лидеры попытались откупиться от него. И конечно же, то, что так хорошо срабатывало в колониальных войнах, привело к полной катастрофе, когда пришлось иметь дело с таким врагом, как нацисты.
Поэтому политика умиротворения тоталитарного оппонента дискредитировала себя. В течение всего периода холодной войны казалось, что европейцы никогда не забудут полученный урок. Но они так-таки забыли его, и это случилось вскоре после развала Советского Союза в 1991 году.
В блестящем эссе, опубликованном в журнале «Уикли Стандард», Давид Гелернтер из Йельского университета объяснил недавно, как это произошло. Сила идеи умиротворения была временно затушевана Второй мировой войной и холодной войной, но с течением времени «влияние Второй мировой войны практически исчезло, в то время как идеи, возникшие после Первой войны, оказавшись весьма живучими, проявились вновь».
Почему? Потому что, пишет Гелернтер, Первая мировая война оказалась более поддающейся осмыслению, чем Вторая, которая была «слишком грандиозной, чтобы ее можно было понять по-настоящему». Все больше и больше создается впечатление, что Вторая мировая война, политически и духовно, как бы и не была вовсе.
На самом деле, утверждает Гелернтер, «мы снова оказались в 1920-х годах», с их нутряной ненавистью к войне и готовностью умиротворять тоталитарных диктаторов (вспомните о Северной Корее, Ираке, Сирии, Зимбабве и других).
Он считает сегодняшнюю Европу «поразительно» похожей на Европу 20-х годов и в других смыслах: «с ее страстью к самоопределению, ненавистью к империализму и войне, с ее либеральной Германией, усыхающей Россией и картой Европы, забитой малыми государствами, с индифферентным отношением Америки к Европе и европейским презрением к Америке, с европейским эндемическим и легко принимаемым антисемитизмом, с ее политически, финансово и мазохистски вознаграждаемым преклонением перед мусульманскими государствами, которые презирают ее и ее подсознательное чувство вины и ненависть к самой себе».
Гелернтер считает, что ненависть к самой себе в стиле 20-х годов является в «сегодняшней Европе доминантной силой». И умиротворение замечательно соответствует этим настроениям, превратившись в течение десятилетий в мировоззрение, «которое провозглашает кровавую вину западного человека, моральное банкротство Запада и жестокость западной цивилизации, пытающейся навязать другим свои ценности».
Что возвращает нас к нежеланию «старой Европы» противостоять Саддаму Хуссейну. Уроки Второй мировой войны (нанести удар прежде, чем агрессивный тиран накопит силы) уступили место настроениям 20-х годов («Ничто не оправдывает намерения прибегнуть к военным действиям»).
Эта ненависть к самим себе и вызываемая ею слабость снова приведет к катастрофе в той же мере, в какой она привела тогда ко Второй мировой войне. Соединенные Штаты оказались в роли лидера, который должен увести демократические страны прочь от соблазна умиротворения. И Ирак – вполне подходящее место для начала.
